«Отношение к вере в воюющем Донбассе особое. Для меня и моих товарищей глубоко символично то, какой популярностью пользуются в зоне СВО шевроны с Казанской иконой Божией Матери. А ведь что такое шеврон для бойца? Для участника спецоперации он в чем-то соответствует твоему статусу, это твое внутреннее настроение», — говорит священник из Республики Татарстан иерей Василий Имуков, один из представителей военного духовенства Чистопольской епархии. О том, трудно ли отслужить церковную литургию в военно-полевых условиях, зачем «духовному воину» нужны каска и бронежилет и много ли бойцов принимают крещение прямо на фронте, татарстанские военные священники рассказали корреспонденту «БИЗНЕС Online»…

«Чистопольская епархия встала на военные рельсы»

Скоро при одном из военных полигонов Луганской области появится православный походный храм, организованный военными священниками Чистопольской епархии. Храм не будет иметь никакого адреса, как не имеют адресов военно-полевые госпитали и штабы, локация которых полностью зависит от передвижения войск. Скажем так: если армия наступает, то и походный храм следом за ней отважно идет в атаку, двигаясь во втором или третьем воинском «эшелоне». Если же противник начинает одолевать, то храм вместе с солдатами держит оборону, «окапывается» в ближайшем тылу, ободряет и духовно поддерживает бойцов.  Т. е. это своего рода штатная армейская единица, хотя формально дело обстоит, конечно, иначе. Формально все существует по отдельности: церковь у нас отделена от государства, а значит, и от вооруженных сил. «Но, если мы будем оставаться порознь, мы вряд ли кого-то победим», — убеждены военные священники. А вот вместе вопреки всем условностям и инструкциям — «сим победиши» (согласно церковному преданию, римский император Константин накануне решающей битвы с врагом увидел на небе фразу «Сим победиши» вместе с изображением креста и победил).

— Мы организуем походный храм в несколько этапов, — рассказывает иерей Ростислав Икрамов. — Моя задача — первым приехать на место, взять на себя организационные моменты и подготовку самого помещения. Следом за мной приезжают отец Василий Имуков и отец Тимофей Маташов, привозят церковную утварь и оборудование. А уже потом отец Андрей Зиньков, курирующий всю нашу работу, вместе с нами проводит первое богослужение.

— А как много требуется литургического инвентаря для походного храма?

— Самое главное, что необходимо, — это престол для алтаря и распятие, иконы, аналой и так далее. Но утвари у нас будет по минимуму. Чтобы можно было быстро «развернуть» храм в какой-нибудь большой палатке или заброшенном доме и так же быстро потом собрать его для переезда на новое место, — поясняет собеседник.

Иерей Икрамов — сотрудник отдела по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными органами Чистопольской епархии. Возглавляет отдел протоиерей Андрей Зиньков, человек хорошо известный и уважаемый в православном Татарстане. Помимо прочего, он также руководитель епархиального отдела физкультуры и спорта и обладатель «золотого пояса — алтын билбау» в области боевых искусств по итогам 2022 года. Это сказывается на его выправке и физической форме: она отменная, хотя сейчас вместо регулярных упражнений и тренировок ему все больше выпадает отгрузка коробок с гуманитарной помощью да рискованные командировки в зону СВО.  Впрочем, практически все сотрудники Зинькова — люди на редкость спортивные, физически крепкие и уже стяжавшие себе репутацию как среди прихожан, так и среди военных, с которыми им приходится постоянно работать. Это уже упомянутые иерей Василий Имуков и иерей Тимофей Маташов, а также не имеющий священнического сана Александр Морозов. Многие из них уже не по разу посетили зону спецоперации. К примеру, Икрамов совершил туда к настоящему моменту 16 командировок.

— Что возите в Донбасс? — интересуюсь я.

Т.М.: В основном печки-буржуйки, маскировочные сети, мобильные кухни, тактические аптечки, окопные фонарики, теплую одежду и многое другое. У нас примерно так раскидано по погрузке: первый слой — печи, поскольку они тяжелые. Так как печи разной высоты, мы выравниваем их медицинскими носилками. Это второй слой. Соответственно, снова появляется ровный пол. На него мы выкладываем коробки с генераторами и бензопилы. Дальше идет то, что полегче, — медикаменты и одежда. И в конце — маскировочные сети и тактические аптечки (тем более что они должны быть всегда под рукой).

Р.И.: Доставкой гуманитарки в Донбасс сейчас занимаются многие люди. Да и не только гуманитарки — поставляют квадрокоптеры, тепловизоры и прочее. Но мы как-то сразу для себя решили, что займем среднюю нишу бытового обеспечения наших военнослужащих. Никто ведь не купит им шуроповерт или бензопилу, подставки для генераторов и так далее. Мы порой стараемся даже отказаться от сложных вещей ради простых. Наша задача — чтобы солдат был в тепле, одет, снабжен тактической аптечкой и чтобы ему по возможности было комфортно.

Интересно, что «окопные» печи-буржуйки изготавливают для бойцов прямо в Чистополе и не на каком-нибудь специализированном предприятии, а в кружке «Юный сварщик», которым руководит Морозов. Всего «юные сварщики» вместе со своими взрослыми наставниками произвели уже более 100 печей-буржуек. Также собственными усилиями плетутся маскировочные сети, мастерятся тактические носилки, собираются тактические аптечки, шьется термобелье. Не так давно активисты собрали и отправили в Донбасс целую мобильную баню — деревянный цилиндр величиной с торпеду или же маленькую подводную лодку. Как любит говорить Зиньков, Чистопольская епархия сейчас встала на военные рельсы, и не на словах, а на деле. Впрочем, слово и духовное наставление для участников спецоперации тоже очень нужны и, может быть, даже в большей степени, чем сети, буржуйки и печи. Вот для этого и создается сейчас походный храм.

«Нельзя совсем не бояться, но можно забывать об этом ради чего-то более важного»

Еще в прошлом году, по словам Зинькова, он и сотоварищи приобрели «убитый» «КАМАЗ» — хотели из него по благословению митрополита Казанского и Татарстанского Кирилла (Наконечного) сделать «храм на колесах». Но машина понадобилась по прямому назначению — собирать по всему Татарстану гуманитарную помощь и свозить ее на склады для дальнейшей транспортировки в Донбасс. Но благодаря этому тяжелому и мощному, как танк, грузовику у священников впервые появилась идея походного храма. «Ведь наши поездки должны совершаться не только с целью доставить гуманитарный груз, но и исполнить свое прямое назначение, — говорит Зиньков. — А оно понятно: мы православные священники, и значит, наша главная задача — духовная миссия. Появится у нас мобильный храм — будем проводить там литургии, крестить, исповедовать и причащать».

Собственно, всем этим чистопольские военные священники и так занимаются в зоне СВО. К примеру, Икрамов, находясь в Донбассе, уже крестил 114 бойцов, а скольких исповедовал и причастил, и сам точно не помнит — может быть, не меньше тысячи. Спрашиваю его:

— Вы ведь уже проводили богослужения в военно-полевых условиях. Чем это отличалось от нынешней задумки?

Р.И.: Практически ничем. Просто теперь мы хотим создать походный храм на постоянной основе. Ранее мы служили с протоиереем Александром Тимофеевым, между прочим, доктором богословия. Тогда нам тоже пришлось обходиться минимумом литургической утвари. Впрочем, в каких бы военно-полевых условиях ни проходила служба, нужно, чтобы это хотя бы приблизительно напоминало храм. Это полезно и в миссионерских целях, да и самим солдатам необходимо, чтобы в их фронтовых буднях была хоть какая-то «частица неба».

План, по словам Икрамова, примерно следующий: после Святой Троицы, которая в этом году выпала на 4 июня, военные священники под руководством Зинькова выезжают из Чистополя с очередным грузом гумпомощи и частью церковного инвентаря для походного храма. В Донбассе их встречает Икрамов, помогает в развозке и распределении груза, после чего все вместе они отправляются в Луганск для исполнения главной задачи —  открытия и освящения храма, который будет находиться в подчинении синодального военного отдела (полное наименование — отдел по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными органами РПЦ).

Между прочим, в зоне СВО далеко не всегда удается передвигаться в церковном облачении. На многочисленных фотографиях, сделанных военными священниками на спецоперации, очень часто видишь их в камуфляже, солдатских касках и бронежилетах.

— Это такое требование со стороны военных или меры самозащиты?

Т.М.: Это в первую очередь меры самозащиты, поскольку никогда неизвестно, как сложится ситуация в дороге. Когда мы проезжаем через Изварино, границу Ростовской и Луганской областей, там сразу становится немного напряженно. Поэтому мы всегда наготове — под рукой походная тактическая аптечка, бронежилеты, каски, несколько литров питьевой воды и несколько сухпайков — на всякий случай.

Р.И.: В Луганске мы обычно перегружаемся на уазик и развозим гумпомощь по позициям. В Луганской области есть ряд квартир, арендованных синодальным военным отделом, — здесь могут остановиться военные священники, прибывающие в зону СВО. К тому же за время наших поездок мы обзавелись на месте друзьями и боевыми товарищами, которые всегда готовы оставить нас на ночлег настолько, насколько нам нужно. Плюс не будем забывать, что Луганск хотя и прифронтовой город, но продолжает жить обычной жизнью, там все функционирует, работают гостиницы, причем очень неплохие.

— Не опасаетесь, что в случае широко разрекламированного украинского контрнаступления Луганск может оказаться в той же ситуации, что и Донецк?

Т.М.: Теоретически это возможно, но мы ведь понимаем, что едем в зону СВО на свой страх и риск. Когда мы видим глаза бойцов и просто мирных людей, живущих там, и понимаем, что мы им нужны, чувство опасности немного притупляется. Нельзя совсем не бояться, но можно забывать об этом ради чего-то более важного.

— Я слышал, что иногда вы даже дарите бойцам свои бронежилеты — тем, кто в этом наиболее нуждается.

Р.И.: Это было у меня в первую поездку. Мне выдали бронежилет, и поскольку я его сам не покупал, то, уезжая, просто передал его другому военному священнику, который прибыл без «брони». А к примеру, отец Тимофей отдал личную каску своему бывшему алтарнику, который сослужил ему в церкви с 13 лет. Это было задолго до нынешних событий на Украине, но еще тогда этот молодой человек заключил военный контракт и ушел в спецназ. Мы его нашли в Донбассе, увидели, что у него и каска в плачевном состоянии. А у отца Тимофея и техника, и обмундирование — хоть куда. Поэтому он не выдержал и говорит парню: «Бери мою каску».

Т.М.: Кстати, у каждой каски есть внутренняя «шапочка», на которую она надевается. Есть хорошие «шапочки», есть просто веревочные, а есть состоящие из ватных тампонов. С ватой легче ходить, чем с теми же веревками, которые со временем начинают сильно давить на голову. И вот когда мы разговорились с бойцом по поводу касок, он посмотрел на мою и говорит: «Вот бы мне такую». Я отвечаю: «Так у нас как раз такая и есть». После чего мы с ним просто поменялись касками. Самое интересное, когда я взял его каску и начал приводить ее в порядок, я обнаружил там очень глубокую отметину от осколка с левой стороны — сантиметра на полтора по касательной и размером примерно с ноготь мизинца. То есть хороший такой осколок. Если бы он прошел по телу, это было бы серьезное ранение.

«Символично, какой популярностью пользуются в зоне СВО шевроны с Казанской иконой Божией Матери»

Известно, что участие в боевых действиях зачастую больно бьет не только по телу солдата, уязвимому для осколков и пуль, но и по душе. Некоторые получают своего рода духовную контузию и живут потом с ней всю жизнь. В прессе это почему-то обычно называют синдромом: к примеру, в США часто говорят о вьетнамском синдроме, а у нас — об афганском, чеченском. Лечится это с большим трудом, и все же смягчить и заговорить душевную рану можно, особенно когда она еще свежая. В связи с этим я обращаюсь к военным священникам с «неканоническим» вопросом:

— Приходилось ли кому-то из вас в зоне СВО выступать в роли психолога?

Р.И.: Помнится, в Донецке в батальоне имени Александра Невского был один солдат, с которым работали психологи. Комиссовать его не могли. Общения с другими он избегал, но со мной беседовал около двух часов. Как мне потом подтвердил его командир, этот солдат ни с кем так долго прежде не разговаривал. «А тут подхожу к кабинету и вижу, что вы оба сидите и смеетесь», — удивлялся тогда этот командир. Мне, как священнику, было приятно, что я смог помочь человеку. Конечно, это не прерогатива священников — быть психологами, но это тоже духовная работа. Наверное, психолог, если не получил соответствующего образования, не может быть священником, а вот священник может и даже обязан быть психологом.

Т.М.: Еще до СВО мы постоянно контактировали с ветеранами боевых братств, действующими военнослужащими, дембелями. Поэтому, когда началась частичная мобилизация, мы общались как с теми, кто попал под призыв, так и с их родственниками, детьми. В этом случае мы тоже как бы выполняли функцию психологов, тем более что люди, с которыми мы беседовали, в большинстве своем нас уже знали и доверяли нам. Когда осенью 2022 года случился протест на Казанском танковом полигоне, нам довелось участвовать в его умиротворении. Именно там мы впервые отслужили церковную литургию в походных палатках — вместе с казанским владыкой Кириллом. Мы обещали мобилизованным, что до каждого из них постараемся доехать, когда будем в Донбассе. Чем до сегодняшнего дня мы и стараемся заниматься. Мои одноклассники, к примеру, тоже сейчас воюют — они пошли туда по мобилизации.

— Скажите, а какие истории из своего личного «боевого» опыта вы могли бы вспомнить?

Т.М.: Мне запомнилась первая поездка. Когда мы приехали вечером в Луганск, там, казалось, не было ни души — все вокруг было пустынно. Мы переночевали, и, как только наступило утро, все переменилось. Как в советских фильмах, чувство тревожности ушло, и ему на смену возникло что-то светлое и хорошее. В 6 утра начал ходить общественный транспорт, на улицах появились прохожие, спешащие на работу. В городе, как мне показалось, было очень чисто, разве что попадался изношенный асфальт. Автобусная остановка была свежепокрашенной, но уже заклеенной всевозможными объявлениями — свидетельство того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Люди в Луганске приветливые — чувствуется теплое отношение, которое далеко не во всех городах России встретишь.

Р.И.: Мне вспоминается момент, когда мы разыскали в зоне СВО нашего земляка, мальчишку, чтобы передать ему личную посылку от матери. Одновременно мы чудом наткнулись на других наших земляков. Они увидели номер нашего автомобиля, 16-й, татарстанский, регион, а мы услышали татарскую речь. Мы все-таки все живем в РТ, так что объясниться по-татарски умеем. Мы отдали им генераторы, бензопилы, оборудование — все это было совершенно не запланировано ни для них, ни для нас. Люди были приятно удивлены, что это можно было сделать вот так, не договариваясь. Просто увидели знакомых людей и подарили им необходимые для них вещи — казалось бы, что тут такого? А на душе при этом воспоминании становится тепло.

А.З.: А мне запомнилось, когда мы с отцом Тимофеем ехали из Северодонецка, остановились на КПП и принялись раздавать письма, открытки, шевроны, детские рисунки из воскресных школ. Люди были искренне удивлены, увидев священников из «большой России». Кажется, это было для них впервые. Детские письма бойцы принимают как святыню, некоторые зашивают их в гимнастерку как своеобразный «талисман».

В.И.: Помнится, мы заехали в военный госпиталь, начали выгружать оборудование для реабилитации — коляски, трости. И вот один из раненых бойцов, у которого ниже колена была ампутирована нога, буквально сразу же сел в нашу коляску и поехал на наших глазах. Медсестра ему тогда сказала: «Ты не дойдешь на костылях, поэтому бери каталку».  То есть то, что мы привезли, было насущно необходимо и сразу же востребовано.

Еще для меня и моих товарищей глубоко символично, какой популярностью пользуются в зоне СВО шевроны с Казанской иконой Божией Матери. Эти шевроны мне передал один человек, который организовал свое производство под Самарой и там же их изготовил на свои средства. А ведь что такое шеврон для бойца? Для участника спецоперации он в чем-то соответствует твоему статусу, это твое внутреннее настроение. Кто-то икону может себе на плечо нашить, а кто-то — совершенно иное. Встречаются даже ироничные шевроны, например «Нет ума — штурмуй дома». Но отношение к вере в воюющем Донбассе особое. Негативного отношения к священникам мы там вообще не встречали, даже ни разу не слышали в свой адрес слова «поп». Что до богородичных шевронов, то мы выдаем их не всем подряд, а только тем, кто понимает, что это такое.

— Скажите, а как семьи относятся к тому, что вы часто находитесь в зоне повышенного риска?

Т.М.: Переживают, конечно, но относятся с пониманием и уважением. Между прочим, когда отец Ростислав отправился в первую командировку, ему нужна была помощь, и тогда вызвался поехать я, но не один, а с моей женой. Так она своими глазами увидела все, что там происходит, и поняла, что в нашей работе есть необходимость. Сейчас она уже спокойнее отпускает меня.

Р.И.: Если священник едет от синодального военного отдела, некие гарантии защищенности присутствуют. В нашем случае, когда мы едем с гуманитаркой, мы берем благословение у правящего епархиального архиерея (в настоящее время епархией руководит епископ Чистопольский и Нижнекамский Пахомий). К тому же в каждой епархии есть фонд взаимопомощи, так что ни в коем случае никто не оставит священника в беде.

 — А государство не предоставляет никаких гарантий?

Р.И.: Я думаю, что государству сейчас не до этого. А у нас нет времени ждать, пока правовое поле зарегламентируют. Мы духовные воины, наши законы прописаны в Священном писании, и мы обязаны действовать здесь и сейчас, отдавая свою судьбу на волю Господа.

Валерий Береснев

Фото предоставлены Ростиславом Икрамовым

Интернет портал БИЗНЕС Online